«Мы просто всегда  были вместе»

№ 57-2015-5 |

С Ниной Георгиевной Михайловой беседует Наталия Лескова __________

Нина Георгиевна Михайлова почти всю сознательную жизнь была рядом с Людмилой Васильевной Шапошниковой. Она затрудняется дать определение их отношениям и на вопрос, кем вы были для Людмилы Васильевны – подругой, другом, соратником, наперсницей, – честно отвечает: «Не знаю. Не задумывалась. Просто мы всегда были вместе». Постепенно это стало необходимостью. А тогда, на заре их отношений, в далекой юности, были просто «Нинка Михайлова», как называла ее моя мама, учившаяся с ней на одном курсе истфака МГУ, и «Людка Шапошникова», которая была аспиранткой. Помню, как много лет спустя мама, нервничая, набирала номер Людмилы Васильевны: «Как мне ее называть? Ведь она стала таким большим человеком!» И назвала по имени-отчеству. Что вызвало у Шапошниковой возмущение: «Какая я тебе Людмила Васильевна? Только Люда!»

О том, какой была Людмила Васильевна – простой, отзывчивой, невероятно скромной, упорной, сильной, увлекающейся и преданной, – наш разговор с человеком, который знал ее, наверное, лучше всех. С Ниной Георгиевной Михайловой, которая, по метким наблюдениям сотрудников МЦР, стала земной опорой Людмилы Васильевны, мы беседуем в рабочем кабинете Л.В. Шапошниковой, где она провела так много важных и плодотворных часов своей жизни.

– Нина Георгиевна, мы находимся в месте символичном – это кабинет, в котором столько лет проработала Людмила Васильевна. Что для вас это место означает, что вы здесь чувствуете? Ощущаете ли присутствие Людмилы Васильевны?

– Этот кабинет не первый, в котором она работала, ведь здание стало таким далеко не сразу. Сначала тут был полный развал, и пока его отремонтировали, привели в хорошее состояние, она сидела во флигеле – там была маленькая комнатушечка, стекла были в трещинах, и там было очень тесно. А потом, когда это здание привели в нынешний вид, наверное, году в 1997-м, мы в это здание переехали. Я тут нечасто бывала, так что особых чувств этот кабинет у меня не вызывает. 

– А дома? 

– Дома – другое дело. Я знаю, где, в какой комнате она была, что у нее в это время лежало на столе, читала ли она, писала, а она чаще всего писала. И сейчас еще на столе лежат ее рукописи, ее ручки. Она написала указание, как праздновать ее 90-летие. Я показывала его руководству, и, когда это событие произойдет, думаю, все это будет учтено. Я часто вхожу в комнату, знаю: вот здесь она сидела, здесь стояла.

– А как она хотела праздновать 90-летие?

– Полностью не читала. Первое указание, что должны издать к этому времени, а дальше я не стала читать. 

– Почему? 

– Не знаю. Не смогла. 

– Когда уходят близкие люди, многие рассказывают, что видят какие-то необычные сны, слышат звонки как будто из параллельного измерения, ведут странные разговоры. У вас ничего этого не было?

– Мне вообще не снятся сны. Я на своем веку почти никогда их не видела, поэтому сказать, как это бывает, не могу. Нет, ничего такого у меня нет.

– А вообще для вас уход Людмилы Васильевны – это личная трагедия или закономерность, которую вы воспринимаете философски?

– Нет, закономерности никакой тут нет. Это всегда трагедия. Я почему-то думала, что все обойдется. Она же не первый раз болела, по-всякому бывало. Тем более в начале болезни она адекватно реагировала на все и требовала, чтобы я узнала, как там рукопись, когда она будет опубликована и что будет сделано, а потом все меньше и меньше этого стало. Она уходила постепенно. 

– Давайте вернемся к самому началу ваших отношений. Вы помните, как познакомились?

– Конечно, помню. Я поступила в университет в 1949 году, а познакомились мы в 1950-м. Это было летом, в каникулы, я перешла на второй курс, и мы поехали в колхоз работать. Там стоял такой агрегат, нам подавали снопы, мы их резали и отправляли на молотилку. Наш председатель был очень доволен, потому что в предыдущий год они план не выполнили, а тут мы были передовиками. Нас награждали, они ликовали. Нас было довольно много, большая бригада, человек, наверное, 25. Были мы с разных курсов. Большая группа с нашего курса, перешедшая на второй курс, были постарше и помоложе, а Людмила Васильевна была нашим командиром.

– Она руководила вашей бригадой?

– Да, при этом она сама стояла на молотилке и отправляла сноп туда, чтобы он был обмолочен.

– Какое она на вас произвела первое впечатление?

– Не помню. Жили мы у местной крестьянки, практически в сарае. Мы там спали без всякого комфорта, никаких подушек, ничего, прямо на сене. Местные жители очень интересовались, как мы себя ведем, о чем мы говорим. У нас же была своя самодеятельность, концерты давали.

– А что вы делали? 

– Как что? Пели, читали стихи.

– А Людмила Васильевна?

– Нет, она только руководила. Она была аспиранткой второго года. Для нас это было недосягаемой величиной. Мы-то пришли только, что мы могли из себя представлять? Ничего.

– Как дальше развивались ваши отношения? Вы сразу подружились?

– Мне кажется, да.

– Как вы думаете, почему? Вы подходите друг другу по характеру?

– Видимо, да. Хотя я не такой человек, как она, совсем другой. 

– Однако нельзя сказать, что вы робкая, послушная. Вы тоже человек очень решительный и принципиальный.

– Может быть, но тогда это вряд ли было заметно. 

– То есть Людмила Васильевна всегда была в ваших отношениях руководителем?

– Конечно. Не только моим. Она вообще была такой. Вот пример. Когда мы учились, шла кампания против евреев. У нас на факультете было немало евреев, и я помню, что мы пытались им как-то помочь. С нами учился парень, который был моряком на Черном море. Активный такой, я сразу его запомнила. Он был сталинским стипендиатом. Это тогда было очень высокое звание, и вдруг его этого звания лишили.

– Еврей?

– Да. 

– Как Людмила Васильевна ко всему этому отнеслась? 

– Она сразу пошла к нашему партийному начальству. Он учился с ней на курсе, но был постарше, потому что воевал. (У нас были участники войны.) И стала говорить: «Да что же ты делаешь, ты подумай, это же хороший человек, и учится отлично!» Но этот партийный деятель долго объяснял, что ничего сделать не может. Много лет спустя этот партиец был у нас в гостях с женой. И Людмила Васильевна немедленно в него вцепилась: «Вот как, как ты мог Вассера исключить?! Он же такой замечательный!» А тот и говорит: «Я ничего не мог сделать. Я ходил, я говорил, но меня не слушали». Но Люда этого не поняла и не приняла.

– Что было потом, после того как вы закончили учебу в МГУ? Куда она распределилась? Как ваши отношения складывались дальше?

– Сначала она училась в аспирантуре, и попутно ей предложили работать в какой-то из газет. Ей ужасно нравилось.

– А что она там делала?

– Обычный сменный редактор. Но потом ей сказали, что она должна вернуться в университет. А она не хотела уходить из газеты, ей эта деятельность как-то запала в душу. Ее долго уговаривали, и в результате пришлось вернуться. Так что по окончании аспирантуры она много лет преподавала в МГУ. А тогда она попала в группу востоковедов. К тому времени она учила урду и продолжала учиться на восточном отделении. Через три года она защитила диссертацию.

– Какая тема была, помните?

– О рабочем классе в Индии, как ни странно. Она писала статьи на эту тему. Недавно вышел справочник ее работ, и там есть одна из статей, которую она писала в те поры. Диссертация ее и еще одного однокурсника из Киргизии, очень симпатичный был молодой человек, легли в основу книжки, которую в те годы издали. И тогда же она поставила себе цель поехать в Индию. Но в те годы это было почти что нереально. 

Между тем жизнь у нас кипела. Людмила Васильевна была членом партбюро у нас на факультете, писала статьи, а зимой, помню, мы ходили в походы на лыжах. Однажды пошли в ту деревню в Зарайском районе, где были летом. Как они нас ждали! А мы, как назло, попали в пургу и добирались очень долго. Когда пришли, было, наверное, уже почти 12 часов ночи. Но они все сидели в колхозном клубе и ждали. Помню, мы давали концерт, а они так хлопали, будто мы большие артисты. Они к нам очень хорошо относились, потому что мы хорошо работали. И Людмила Васильевна была нашим лидером. Кстати, из этой группы, которая ходила тогда в поход, нас осталось три человека.

– Кто, кроме вас? 

– У нас был такой Леня Алаев, он тоже востоковед, индолог, и была еще девочка Нонна Пицхелаури. Она жива, иногда звонит. Она больной человек, мало куда ходит теперь, но мы с ней вспоминаем, как ходили в поход. А весной 2015-го собирались. Нас было всего 15 человек из 300.

– Говорят, появилась на связи однокурсница Людмилы Васильевны.

– Она и не исчезала. Это замечательный человек, на три года, наверное, старше Людмилы Васильевны. Она абхазка, ее зовут Ферида Мустафовна Ацамба. Она была активистка, всем заправляла, ее все знали и очень ценили. Когда с Людмилой Васильевной все случилось, я стала ей звонить – никто не подходит, а это был конец августа. Я стала звонить ее детям, и, наконец, ее нашел внук их однокурсницы. Она как раз возвращалась из Абхазии. И она тут же позвонила и потом была на похоронах.

– Нина Георгиевна, скажите, а были ли у Людмилы Васильевны поклонники в молодости?

– Были, конечно.

– Как она с ними общалась? Неужели всех отшивала? 

– Она не любила про это говорить. Но я знала, что было много народу, которые к ней относились очень-очень даже не просто как к комсомольскому вождю. 

– Ей никто не нравился?

– Вот этого я не знаю.

– Она вам не рассказывала? Или вы ее не спрашивали?

– Нет, конечно. Это ведь не мое дело. 

– Как получилось, что у нее личной жизни фактически не было? Она не встретила своего человека или она его не искала никогда?

– Трудно сказать. Может быть, и не встретила. Ведь это должен быть необычный человек, соответствующий ей по силе характера, по уму. Такого встретить непросто. Но, понимаете, она всегда была окружена большим количеством людей, и мужчин, и женщин. К ней все по-особому относились. В общем, вот спросите кого-нибудь: «Ты помнишь Люду Шапошникову?» И сразу скажут: «Да-да-да». Потому что ее нельзя забыть. Хотя прошло много времени, целая жизнь! По курсу я была моложе, наверное, на четыре года. Тогда это был очень большой промежуток времени. У нас тогда была бурная комсомольская жизнь, которая нас наполняла. 

– Не оставалось время на личную жизнь? 

– У многих оставалось. Но многие мимо этого прошли. По-всякому бывало.

– А вы куда распределились после МГУ?

– Я тоже училась в аспирантуре, но недолго, потом заболела, и пришлось уйти. Потом я пошла работать в Архив древних актов. Есть такое замечательное учреждение в Москве, один из лучших архивов нашей страны. Он вобрал в себя документы начиная, наверное, с XIV–XV веков. Вот эта школа архива для меня была самая главная, и до сих пор я пользуюсь теми сведениями, теми знаниями, которые получила именно там. 

– Вы продолжали общаться с Людмилой Васильевной?

– Да, конечно.

– У вас не было каких-то перерывов в общении, как бывает у друзей, которые то расходятся, то сходятся? Вы все время были рядом?

– У нас всегда было много общего. То мы ходили в театр, то на какие-то концерты, то куда-то ездили. Когда я пошла работать в Архив древних актов, тоже сложилась замечательная компания. Это были люди, живо интересовавшиеся историей. Организовалась группа, которая каждые полгода ездила в какие-нибудь экспедиции. Тогда это было совсем не просто. У нас даже машины не было. И я с одним нашим сотрудником нашла место, где нам давали машину. Помню, тогда проходила выставка на ВДНХ, и там мы познакомились с водителем маленького автобуса, который тоже этим всем интересовался. И он с удовольствием на праздники ездил с нами по старым городам. В этот автобус, в котором в лучшем случае могло поместиться 12 человек, набивалось 20 – и ехали. Первая наша поездка была в Великий Новгород, потому что в Архиве древних актов нам попался интересный документ про Новгород. С этого времени и в течение долгих лет мы каждые праздники куда-нибудь ездили. Причем тогда не было ничего – даже гостиница была большой проблемой. Мы звонили и писали разным чиновникам, говорили, что хотим приехать с научно-исследовательской целью, просили помочь найти ночлег. И все откликались. По-разному, у кого какие были возможности. Ну, например, в одном месте мы спали в школьном классе на столах. Мы всегда готовились к этим поездкам, изучали, что будем смотреть. И Людмила Васильевна с нами всегда ездила. За исключением тех лет, когда она была в Индии. 

– Вы ее страсть к Индии разделяли?

– Как я могла разделять или не разделять? Ее-то туда не пускали, а меня и подавно. Это была целая проблема – оформиться туда. Я в первый раз поехала в Индию по туристической путевке много лет спустя. 

– В каком году?

– По-моему, это был 72-й, если не ошибаюсь. 

– Вы вместе поехали?

– Да что вы, вместе! Кто нас пустил бы вместе!

– А почему нет?

– Мы были в разных организациях. Тогда все было намного сложнее. 

– Что вам запомнилось в той поездке? 

– Я ужасно боялась самолета. Не любила, мне было это мучительно. Тем не менее я все-таки полетела. И когда мы прилетели назад, Люда нас встретила и спрашивает: «Ну как тебе Индия?» Я говорю: «Вот знаешь, если бы мне сейчас сказали: садись в самолет и лети обратно, я бы полетела». Она была очень удивлена, но таково было мое впечатление об этой чудесной стране. У меня была обычная туристическая поездка, но очень интересная. Разные города – Мадрас, Бомбей, и даже на Цейлоне мы были. Там нам очень повезло – мы попали в новогодние праздники, в результате что-то сдвинулось в их работе, и нам досталось еще дней пять лишних из этой поездки. Мы, конечно, на всю катушку использовали это время. Но в Индии я больше никогда не была, только один раз.

– Нина Георгиевна, а Людмила Васильевна менялась в течение жизни?  Становилась в чем-то другой?

– Конечно. Но при этом всегда оставалась собой.

– Как бы вы охарактеризовали основные черты ее характера, которые  не менялись никогда?

– Я вам сейчас расскажу. Я поехала  в  отпуск,  а  она  осталась,  сказав, что у нее какая-то работа. И вот я вернулась, прихожу,  а у нее на столе разложены бумажки какие-то. Она мне говорит:  «Я пойду посмотрю, есть ли чего поесть». Ну и ушла. А я села у стола  – и так и осталась за этим столом.  Потому что на столе лежала ее первая книга. Я застряла на ней. Просто забыла обо всем. Пока я была  на юге, купалась, развлекалась, она  написала книжку. До этого она писала статьи, и они были опубликованы в разных журналах, но книги  не было. У нее был замечательный  руководитель, Дьяков Алексей Михайлович, индолог, очень интересный человек, и, узнав, что она вернулась из Индии, он ей позвонил: «Ну как дела?» Она говорит: «Ну, ничего». – «А что ты написала?» – «Откуда вы знаете, что я что-то написала?» – «Да чтоб ты не написала, этого быть не может! Покажи мне». Она принесла ему рукопись, и через очень короткий промежуток времени, неделю или две, он ей позвонил и сказал: «Значит, так, твоя книжка отдана в Издательство восточной литературы, у тебя будет такой-то редактор, свяжись с ней, она будет твою книжку издавать».

– И вы зачитались тогда, настолько книжка была хорошо и интересно написана? Ведь все ее книжки отличаются именно этим качеством: они так написаны, что не оторвешься.

– Да, совершенно верно. Каких бы серьезных вопросов книга ни касалась, она была написана интересно. Никаких заумных слов никогда не было. Всегда написано увлекательно, просто и с любовью к людям, с которыми она общалась. Вот эта живость, заинтересованность в восприятии жизни была ей присуща всегда. Она впервые поехала в Индию со своей темой – борьба рабочего класса за свои права. Но, когда она туда приехала, поняла, что это не ее тема, и стала работать над другими. Ее заинтересовали племена, которые там жили, и она стала ездить по окрестностям, даже преподавала там в одном из университетов, и это ей не мешало, а только помогало. Она там не теряла ни минуты, она учила и совершенствовала язык, потому что тогда в Москве язык преподавали не носители языка. Когда поехала в эти племена и стала с ними общаться, оказалось, что они прекрасно друг друга понимают. Была такая телепередача тогда – «Клуб кинопутешествий», и она там несколько раз выступала. Ее приглашали, потому что она рассказывала очень интересно. Помню, как-то вышла ее очередная книжка, и мы хотели получить авторский экземпляр. Мы приехали в книжный магазин на Сретенке. Сейчас его уже нет, там, по-моему, питейное заведение, а тогда был книжный магазин. Вошли, а там толпа стоит возле прилавка, и все орут, а продавщица чего-то отбрехивается. Мы так постояли и слышим, как продавщица кричит: «Вам всем нужна эта книжка, но у меня больше нет экземпляров». Когда до нас дошла очередь, Люда робко спросила, нельзя ли ей книжку, а продавщица отвечает: «Ну вот, еще одна хочет такую книжку». Мы тихо слиняли из магазина, потому что там нам не светило, и поехали, по-моему, на Арбат. Ну и там сколько-то книжек купили.

– Почему Людмила Васильевна не сказала, что она автор?

– Постеснялась.

– Она скромный была человек? Она не могла сказать: вы знаете, кто я?

– Нет, такого она сказать не могла, это не ее манера была, Боже сохрани. Это были ее первые книжки, и тут пошли сразу рецензии. Ее стали звать в журналы писать, и она писала много. Потом поездки повторялись, она несколько раз ездила в Индию и каждый раз привозила оттуда не одну книжку. Потом ее стали издавать немцы, румыны – все наши друзья тогдашние, переводили много. Был даже такой смешной случай. Однажды в Индии ее подвозили немцы и, пока они ехали, стали ей говорить про книгу, о которой много слышали и которую очень хотят прочитать. Речь шла об ее книге. И тут они спрашивают: «А вы читали эту книгу?» Она говорит: «Да, читала». Тогда они стали ее подробнее расспрашивать и по какой-то реплике поняли, что она и есть автор. Они были потрясены. И когда она уже поехала в Германию – там было много наших, – ее принимали очень хорошо. Встреч таких было много. 

– Когда вы с Людмилой Васильевной решили вместе жить?

– Это был 69-й год, как раз построили наш кооператив. 

– Как это было? Вы приняли совместное решение или так получилось?

– Как-то так получилось. 

– Вам было комфортно вести совместное хозяйство?

– У нас были общие друзья, общая работа, общий быт. 

– Вы никогда не раздражали друг друга?

– Нет, никогда.

– А Людмила Васильевна могла на вас прикрикнуть?

– А как же.

– Вы обижались?

– Да я и сама могла прикрикнуть.

– Ругались даже?

– Ругаться не ругались, но высказывались.

– Какие-то обиды возникали?

– Нет, не обиды, а просто у нас иногда расходились мнения.

– Ну и как вы с этим жили дальше, с разными мнениями?

– По-разному бывало, иногда кто-то  из нас приходил к выводам, что другой был прав. Ну как в жизни бывает.

– А как вы мирились?

– Мы просто начинали разговаривать, и все.

– А бывало, что вы не разговаривали какое-то время?

– Ну, это могло продолжаться максимум часа два. 

– А кто первым обычно шел навстречу?

– По-разному. Возникал какой-то вопрос, я отвечала. Или наоборот.

– Нельзя сказать, что кто-то из вас  обидчивый?

– Ну, может, кто-то и обидчивый, но мы не могли обижаться долго. 

– Людмила Васильевна могла быть резкой?

– Да, еще как. Но ее все любили. Студенты любили, потому что она всегда пыталась им помочь. В те поры учиться востоковедам было трудно, у них не было  базы. И когда во время ее пребывания  в Индии приезжала группа студентов,  она всячески их опекала – как учиться,  что делать, куда пойти, – они все были,  как дети, при ней. И точно так же индийцы, которые у нее учились, к ней относились. Они всегда с ней были в хороших  отношениях. Да и не только ученики.  Она ездила на юг Индии, где добывают  жемчуг. Она про их труд писала, у нее  книга есть про ловцов жемчуга. Так они  все к ней относились как к своей. Потом  она ездила к Тода, это знаменитые племена, про которые она тоже писала. Она попала туда в тот момент, когда случилась  эпидемия холеры, и с ней работала выходец из этого племени, медсестра, которая ее предостерегала: «Знаешь, я медсестра, я не могу уехать, а ты уезжай». Но Люда ей отвечала: «Что?! Никуда я не поеду!» И они вывозили заболевших вместе. После этого она стала для них как сестра, ее так и звали. Везде, где она бывала, она умела каким-то образом найти общий язык. Это не так просто, ведь у них совсем другой подход ко всему, другая жизнь. Но она могла, и потом очень хорошо об этом писала. Вот это было ее важным качеством. Находить язык с людьми независимо от их общественного статуса и социального положения.

Были случаи, когда она хотела куда-то поехать в Индии, а ее не пускали. Например, ей надо было на Юг, где она привыкла работать, а ей в посольстве все время давали какие-то задания, которые ее задерживали. Существовала субординация, у нее был начальник, и попробуй не послушайся. И вот однажды у ее дома появляется посольская машина, выходит водитель и объявляет, что приехал за ней. Начальник-то думал, что за ним, и был в полном трансе. А ее, оказывается, попросил приехать наш посол, в то время послом был Воронцов. Он вообще замечательный был человек, и про него надо говорить отдельно, много и долго. Тогда он только начал свою деятельность. Он хорошо знал английский, но индологом не был и попросил ее приехать, чтобы побеседовать с ней, и разговор этот был долгим, обстоятельным, даже не знаю, сколько времени они проговорили. Именно тогда и состоялось знакомство с Воронцовым – он всегда очень помогал. Потом, когда она должна была поехать в северо-западные провинции, нужен был специальный пропуск, и ей долго морочили голову, он в последний момент решил этот вопрос. Там она познакомилась с очень интересными людьми, с которыми потом продолжила отношения. И Воронцов как посол всячески этому способствовал.

– Вы помните то время, когда она познакомилась со Святославом Николаевичем Рерихом?

– Да, помню, это был 68-й год.

– Какое было первое впечатление?

– Во время поездки по Индии она решила поехать в Бангалор, где тогда жил Святослав Николаевич. С этого момента началось их тесное общение.

– Она ведь тогда мало что в его рассказах понимала? 

– Она стала понимать, когда он начал давать ей книги. Она жила на юге Индии, до Бангалора было километров 400, и она могла в какие-то дни к нему поехать и обсудить все вопросы, которых было довольно много. 

– Вы почувствовали, что ее это захватило?

– Да, это было заметно. Потому что она перестала говорить о племенах и начала говорить о Рерихах.

– Как вы к этому отнеслись?

– Спокойно. Поскольку у нее увлечений было в жизни много, то я решила, что это новое увлечение. 

– Вы не предполагали, что это на всю жизнь?

– Нет. Она познакомилась со Святославом, с его женой и жила недели две или три в Кулу. Этому знакомству предшествовала такая история. Юрий к тому времени уже жил в Москве. Письма, которые братья писали друг другу, очень интересны. Юрий стал работать над тем, чтобы организовать в России выставку отца и брата. Ему это удалось, в 60-м году он это сделал. Я даже помню эту выставку – люди стояли в очередях, которые тянулись от метро. Эта выставка была на Кузнецком мосту в Доме художника. Даже продлевали срок работы, поскольку желающих попасть было очень много. Святослав почти каждый день бывал на выставке и рассказывал, рассказывал, рассказывал про брата, про отца, про все, что ему было важно. Он непрестанно говорил, и люди ехали туда непрерывным потоком, потому что это было ново и интересно. Тогда в Москве просто ни о чем другом никто не говорил. Вся интеллигенция судачила только об этом.

– А Людмила Васильевна как это воспринимала?

– Она бывала на этой выставке. Но к Святославу Николаевичу так и не подошла, хотя возможность, наверное, была. Она немножко стеснялась. А потом, когда он пытался через наше правительство передать наследие, материалы, они были уже хорошо знакомы. Когда он приехал в конце 80-х годов, уже при Горбачеве, его принимали на Ленинских горах. К нему рвались все как сумасшедшие, причем неизвестно зачем, кто-то приходил просто потрогать, как бы запечатлеть, что «я был знаком». Тогда встал вопрос о передаче наследия, и началась вся эта история. Но не все можно было сделать тогда, и Святослав уехал. Он умер в 93-м году. Когда он уже был в больнице и ему было совсем плохо, Людмиле позвонили и сказали: «Вам надо приехать». В течение двух дней или даже одного ей сделали визу, билет, и она туда улетела. Она его застала живым, но уже в беспамятстве. Ну а потом началась вся эта свистопляска.

– А вы не отговаривали ее всем этим заниматься? Ведь это же была авантюра – нет ни денег, ни связей, ничего.

– А ее нельзя было отговорить. Она всегда говорила очень убедительно. Поэтому спорить с ней было бесполезно. До смешного доходило. У Рерихов были две дамы, две сестры, которые работали кем-то вроде домохозяек. Они появились еще в Монголии. Они находились при Елене Ивановне, помогали ей, готовили, убирали. Потом, когда окончилась экспедиция, они остались у них в доме. Надо сказать, Юрий был человек мягкий, он их учил русскому языку. Они вообще были русские, но полуграмотные, и он помогал им. Святослав как-то не проявлял такого интереса. Он был уже женат тогда на Девике. Потом одна из сестер умерла, и осталась другая. Она не лишена была амбициозных моментов. Как-то был в литературном архиве вечер, посвященный Рериху, и вот я спускаюсь по лестнице и вижу: стоит эта дама и вокруг нее толпа: ай-ай-ай, сю-сю-сю – это, мол, сестра Рериха. Я не стала ничего говорить, но, когда закончился этот вечер, спрашиваю: «Люд, а разве она сестра?» Она говорит: «Да ты что, какая сестра, она домработница! А откуда ты это взяла?» – «Да вот, я это своими глазами видела». Она промолчала, ничего не сказала. А в это время у нее в издательстве «Мысль» шла новая книга. К ее выходу организовали выставку разных книг, которые они выпускают. Я была на этой выставке. Вдруг смотрю: Людмила Васильевна сделала стойку и пошла куда-то, к кому-то из начальства, и говорит: «Что такое, почему там написано, что книга издана под редакцией Богдановой-Рерих? Какое она к этому отношение имеет? У Рерихов не было сестер и дочерей. Это надо снять, иначе я свою книжку у вас не публикую». Не знаю, что она еще говорила, но она добилась своего.

– Она всегда добивалась своего?

– Всегда. 

– Если она решила, то так оно и будет? Если бы решила лететь на Марс, то обязательно бы полетела?

– Полетела бы. Это точно. У нее был такой характер. И это очень хорошо чувствовали окружающие. Если им надо было чего-то добиться, они шли к ней. Был такой эпизод – она была в отпуске, что-то писала, и кто-то ее попросил к телефону. И вот она долго-долго разговаривает, а потом говорит, что должна в университет поехать. Я ей говорю: «Ты же в отпуске», а она мне отвечает, что там у ребят какая-то проблема и она должна ее решить. Насколько я помню, они что-то подготовили, какой-то номер, а руководство факультета сказало, что это не пойдет по каким-то политическим причинам. И она поехала туда. А секретарем тогда была одна дама, я ее знала еще с детства, потому что у нас дачи рядом были. Она приехала, позвала ее и говорит: «Тоня, пойди сюда», – ну, и стали с ней обсуждать ситуацию. Она говорит: «Люд, ты знаешь, это так нехорошо, они там говорят то, это…» – «А что они такого говорят? Ничего против Советской власти они не говорят». Я не знаю, что она еще говорила, но эту Тоню уговорили и, в общем, ребят допустили до конкурса, и они выиграли, получили первое место.

Был еще такой случай. Какого-то хорошего парня не пускали в Индию. И она написала письмо в горком партии. В итоге парня пустили, а ее нет. 

– И как она это восприняла?

– Спокойно.

– А вы когда-нибудь ее видели в расстроенных чувствах, в слезах?

– Нет, в слезах, Боже сохрани, никогда.

– А вы сами-то иногда можете поплакать? 

– Могу, но не очень много.

– А как она относилась к тому, что вы плачете?

– Я так думаю, что она никогда не видела этого.

– То есть вы друг другу не показывали слабость?

– Нет, я не любила этого.

– У нее был мужской склад характера – очень решительный, логический, сильный? 

– Да, и не у всех мужчин, кстати, такой. Она этого парня отстояла, и он поехал в Индию, а ее какое-то время не пускали. Но потом ей тоже надо было ехать в Индию, и кто-то пришел из руководства и говорит: «Напиши письмо в горком, попроси». Она говорит: «Я им ничего писать не буду». – «Ну, тогда не поедешь». – «Ну, значит, не поеду». Ничего, поехала.

– Для нее принципиальность была важнее мелких условностей, выгоды?

– Именно так. Помню такой случай с нашей квартирой. Раньше ей квартиры никто никогда не давал. Она тогда много писала, можно было получать гонорары, и она могла заплатить за кооператив, но тут выяснилось, что, когда она из квартиры выезжала, там оставались прописанными ее мать, отец и должен был приехать брат, которого уволили из армии с тремя детьми. И там оказались излишки жилплощади. Она сначала написала заявление на однокомнатную квартиру, но потом кто-то ей сказал: «Людмила Васильевна, вы что, куда вы со своими книгами денетесь? У нас есть двухкомнатные квартиры». И она написала на двухкомнатную – ту, что у нас сейчас. И тут какая-то тетка из горкома, райкома или исполкома сказала: нет, вам не полагается – у вас очень большая остается площадь. Ну, ладно, не положено и не положено. Проходит какое-то время, и ее спрашивают: что же, мол, ты документы не несешь? Она отвечает: «Да мне не дают».

В ту пору ректором МГУ был математик, и когда он об этом услышал, был страшно возмущен. Вообще-то он гуманитариев – историков, филологов – не жаловал, но Людмилу Васильевну очень уважал. Надел калоши, вызвал машину и сам поехал в горком или райисполком, точно не помню. Когда он туда пришел, у всех был шок – ректор, большой человек, сам приехал! Его спрашивают: «У вас какое-то дело?» – «Да, – отвечает, – у меня дело». И объясняет, что и как. Ему отвечают: вот, мол, у нее излишки площади. Он говорит: «А вы знаете, кто этот человек? Что она сделала для страны?» Ну, умел он говорить так, что все каменели. В тот же день ей все подписали. А тетку эту выгнали с работы. Вот таким образом она получила квартиру, где мы и жили все эти годы. 

– То есть она для себя никогда ничего не добивалась, не обивала пороги, не требовала, она это делала только для других? 

– Да. Для других она шла напролом, для себя – никогда.

– Сейчас много говорят о том, что Людмила Васильевна умела предвидеть будущее. Это правда?

– В какой-то мере да. Она бралась за тематику, которой мы все сейчас занимаемся, предчувствуя за ней большую перспективу для всего человечества, в частности для России. Ведь тогда никто не мог себе представить, что это может быть у нас так востребовано, так важно.

– Это интуиция?

– Не могу сказать, не знаю. Но она это знала всегда.

– А правда, что она в людях хорошо разбиралась?

– Нет, в людях она очень часто ошибалась. Было много случаев, когда она думала о людях гораздо лучше, чем они есть. Вот недавно было заседание Общественного совета. Знаете, сколько там людей, которые обязаны ей очень многим, выступили с предательскими речами? А она ведь им верила. Я этих людей знаю, потому что работаю здесь с самого начала. По-моему, уже никого не осталось здесь таких старых, как я. И они все, уж не буду называть их фамилий, знают, чем ей обязаны. Есть такие, кого она защищала, спасала. Один приехал сюда такой весь несчастный, и там его обижают, и тут. Людмила Васильевна деньги ему на лечение находила, помогала во всем, и он одним из первых ее предал. Вот так она ошибалась очень часто. Но всегда в лучшую сторону.

– Как вы думаете, что бы сейчас Людмила Васильевна сказала по поводу происходящего? Те же слушания в Общественной палате. Как бы она это оценила?

– Я думаю, она бы оценила очень резко. И кинулась бы в бой.

– Она была всегда в боевой готовности?

– Всегда.

– А были ли какие-то эпизоды прозрения грядущих событий? 

– Она всегда верила в то, что думает и делает правильно. Она не сомневалась, она знала, да. И, в общем-то, она всегда побеждала.

– Она считала, что мы все переживаем переход на новый тип сознания – космический, что нас ждут грандиозные перемены, и нынешние трудности – это необходимый этап. Она в это верила?

– Верила и считала, что это временный этап.

– Вы сами в это верите?

– Я совсем другой человек, приземленный. Говорю же – мы с ней очень разные.

– И как же вы к этому относитесь?

– Вначале я сопротивлялась очень бурно, а потом поняла, что сопротивляться не надо.

– Просто решили быть рядом, как верный друг?

– Именно так. 

– Насколько вообще случайно, что вы оказались рядом? Это случайность или судьба?

– Можно считать, что это судьба, а можно считать, что случайность. Вот я поехала в колхоз, а могла и не поехать. Или она могла не стать нашим руководителем. Тем более там было сразу три группы, три бригады, и мы могли разминуться. Я не знаю, могло ли получиться иначе. Зачем придумывать? Но вышло так. 

– Когда я брала последнее интервью у Людмилы Васильевны, был задан вопрос, есть ли у нее преемники, поскольку человек она уже очень пожилой. Она сказала, что сейчас не видит такого человека, но думает, что, когда она уйдет, он появится. Как вы думаете, он уже появился? И если появился, то где он?

– Не знаю. Есть люди, которые уже сейчас говорят, что она будто бы объявила о своем преемнике. Хотя я никогда такого не слышала. Она мне ничего такого никогда не говорила. 

– Во время интервью она сказала, что пока такого человека не видит. 

– Вот видите, вы ее прямо спросили, а я ее никогда не спрашивала. Знаю только одно: о людях она часто думала лучше, чем они есть на самом деле. 

– Вопрос преемственности очень важный. Для каждого человека, который руководит крупной организацией, большим делом, важны ученики, люди, которые потом подхватят это дело. Неужели ее не заботил этот вопрос?

– Заботил. Но она не думала, что уйдет так быстро. Она верила, что еще какое-то время будет здесь. И я в это верила до последнего. Но потом посмотрела заключение, которое нам написали врачи, и поняла, что жить с этим набором просто было нельзя, и я не знаю, как она жила. Видимо, это ее воля. 

– Какие были ее последние слова?

– Она не говорила в последнее время. Пыталась, но… В последний день она была очень общительная, ее тогда перевели из реанимации в палату, и она даже не лежала, а больше сидела, улыбалась и что-то мне пыталась сказать. Я сидела рядом с ней. Девчонки (родственники) пошли курить, а я сидела рядом, пытаясь понять, что она хочет сказать. Но понять не смогла. Но что-то такое хорошее, светлое, глаза у нее искрились от внутренней радости. Ну а вечером нам позвонили и сказали, что уже говорить некому.

– Вам сейчас сильно ее не хватает? Тяжело? Есть чувство сиротства?

– Не знаю, что такое сиротство. Я росла в довольно крупной семье, где все было… Я этого не ощущала. Но да, мне очень нелегко. 

–  Давайте  все-таки закончим на чем-то хорошем.

– Давайте. Она такой устремленный была человек и столько сделала хорошего, о стольком мечтала, что не может так случиться, чтобы ничего из этого не исполнилось. Создала музей великолепный из ничего фактически, с нуля. И он продолжает существовать. Думаю, он всегда будет, хотя сейчас у нас очень тяжелое положение.

– Вы верите, что все закончится хорошо? – Не то что я верю или не верю, но считаю, что так должно быть. И так будет.